www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v...

Ютуб у меня сегодня лагает, поэтому ссылкой.
Иосиф и его помощники молодцы. И я сожалею, что в России такое совершенно невозможно.

Стукните меня немедленно! Я словно трупами управляю, а не живых людей описываю.

Я понимаю, что мне нужно дописать вторую главу и переписать первую, чтобы устранить исторические нестыковки.
НО БОЖЕ ТАК ЛЕНЬ!. Пинать меня.
А еще я очень хочу какой-нибудь арт тех времен. А руки из жопы растут. Нет, может быть, если бы я не занимался самим фанфом, то может быть и попытался что-нибудь состряпать.

Из разговора с мамой.
-маааааам.
-мм?
-Ты замечаешь, что я...ээ...немного фашист?
- с чего ты взял?
-Ну замечаешь?
-да всем это известно!
- И ТЕБЯ НЕ ВОЛНУЕТ ТОТ ФАКТ, ЧТО В ТВОЕЙ СЕМЬЕ РАСТЕТ МАЛЕНЬКИЙ ФЮРЕР?
- Почему это маленький?
- Но до Гитлера мне далеко!
-Иди посуду мыть.
- Мааааам!

Вот оно! Вот! Теплое, мягкое. Пульсация слова.
Вот вдохновение без примесей. Глоток залпом чистого волшебства. Потрясающая вязь букв.
Вот! Держите. Любовь на кончике языка. Каждый раз, когда он касается нёба, любовь расцветает.
Читайте вслух.
Упругое сжатие губ, а после неглубокое путешествие вглубь рта.
Его имя больше, чем любовь.
Вот. Вот он.
Набоков.

«Как мне объясниться с тобой? — думалось ему, покуда думалось. — Ведь это не блуд. Грубый разврат всеяден; тонкий предполагает пресыщение. Но если и было у меня пять-шесть нормальных романов, что бледная случайность их по сравнению с моим единственным пламенем? Так как же? Не математика же восточного сластолюбия: нежность добычи обратно пропорциональна возрасту. О нет, это для меня не степень общего, а нечто совершенно отдельное от общего; не более драгоценное, а бесценное. Что же тогда? Болезнь, преступность? Но совместимы ли с ними совесть и стыд, щепетильность и страх, власть над собой и чувствительность — ибо и в мыслях допустить не могу, что причиню боль или вызову незабываемое отвращение. Вздор; я не растлитель. В тех ограничениях, которые ставлю мечтанию, в тех масках, которые придумываю ему, когда, в условиях действительности, воображаю незаметнейший метод удовлетворения страсти, есть спасительная софистика. Я карманный вор, а не взломщик. Хотя, может быть, на круглом острове, с маленькой Пятницей (не просто безопасность, а права одичания, или это — порочный круг с пальмой в центре?). Рассудком зная, что эвфратский абрикос[1] вреден только в консервах; что грех неотторжим от гражданского быта; что у всех гигиен есть свои гиены; зная, кроме того, что этот самый рассудок не прочь опошлить то, что иначе ему не дается… Сбрасываю и поднимаюсь выше. Что, если прекрасное именно-то и доступно сквозь тонкую оболочку, то есть пока она ещё не затвердела, не заросла, не утратила аромата и мерцания, через которые проникаешь к дрожащей звезде прекрасного? Ведь даже и в этих пределах я изысканно разборчив: далеко не всякая школьница привлекает меня, — сколько их на серой утренней улице, плотненьких, жиденьких, в бисере прыщиков или в очках, — такие мне столь же интересны в рассуждении любовном, как иному — сырая женщина-друг. Вообще же, независимо от особого чувства, мне хорошо со всякими детьми, по-простому — знаю, был бы страстным отцом в ходячем образе слова — и вот, до сих пор не могу решить, естественное ли это дополнение или бесовское противоречие. Тут взываю к закону степени, который отверг там, где он был оскорбителен: часто пытался я поймать себя на переходе от одного вида нежности к другому, от простого к особому — очень хотелось бы знать, вытесняют ли они друг друга, надо ли всё-таки разводить их по разным родам, или то — редкое цветение этого в Иванову ночь моей тёмной души,[2] — потому что, если их два, значит, есть две красоты, и тогда приглашенная эстетика шумно садится между двух стульев (судьба всякого дуализма). Зато обратный путь, от особого к простому, мне немного яснее: первое как бы вычитается в минуту его утоления, и это указывало бы на действительность однородной суммы чувств — если бы была тут действительна применимость арифметических правил. Странно, странно — и страннее всего, что, быть может, под видом обсуждения диковинки я только стараюсь добиться оправдания вины».

Я ничего больше не читал.
Ир, ты лучше собаки.

Сухой песок неприятно скрипел под пятками. Но лучше было так, чем минуту без взгляда глаза в глаза.
Завтра все заканчивалось. Завтра - это первые розовые лучи Солнца над горизонтом, а не полночь.
И так ей не хотелось этого завтра, равно как и скрипящего грязного песка под замерзшими пальцами. Но был гипноз, которым она, как змея приковывала серую глубину.
Времени было ровно до рассвета. Часа четыре, может быть даже пять. Нужно было скорее проговаривать заклинание, обуваться и уходить.

Рассказ об этой девочке давно не дает мне покоя.
Сначала в нем жила проститутка. После Долорес Гейс. Девочка не могла успокоиться. Определить свой возраст.

Настроение располагает плюнуть на все и лечь на рельсы.
Так тошно жить.

Усталость приводит к кризису творчества. Хочется срываться на дилетантскую эмоциональность, а не выдерживать стиль.

Я ХОЧУ СТРЕЛЯТЬ ИЗ ЛУКА